| Ночь в коммуналке Társbérleti éj | Társbérleti éj Ночь в коммуналке |
| В ночи холодной, липкой, как помои, Лежу я: ложка, утонувшая в котле. Сочится свет в окошко, жирным слоем Стекает на пол, стынет на столе. Машины редкие огнями фар плюются. Не спится мне; лежу, шляжу в окно, Луна висит щербатым желтым блюдцем. Все в дырках звезд – небесное сукно. | Kihűlt, mosogatólészürke éjben Fekszem: kanál a dézsa fenekén; Arcomra zsír tapad piszkosfehéren – Bemocskol és elémelyít a fény; S csak bámulom, az ablakra meredve, Hab-felhők közt hogy úszik és forog A porcelántányér-hold ellebegve; Körötte dermedt zsírcsepp-csillagok. |
| Вода из крана каплет в общей кухне. А за стеной волной взмывает звук Такой могучий – ждешь, что стенка рухнет: Храпят дуэтом дед и взрослый внук. Дед – ветеран той, праведной, германской, Вернулся без ноги, зато живой. Внук тоже потерял свою, но на афганскойю Теперь живут – на душу по одной. | A közös konyhában csöpög a vízcsap, – Fazékon koppan? fogolykobakon? De elnyomja, ahogy magáról hírt ad: Doni kozákmód hortyog szilajon Subov, a Nagy Honvédő veteránja, S kontráz az „afgán” unoka, Oleg. Egyiknek jobb, a másiknak bal lába Már túlvilági úton lépeget. |
| У Ивановых, в комнате напротив, Размерен ходиков неутомимый стук. Облезный маятник всегда в работе, Секунды сыплет, сыплет в пустоту. Но все равно зияет пропасть века Бездонная; и если Иванов Бредет средь ночи по нужде до туалета Он и не ведает, как близок страшный ров. | Ivanovéknál ódon ingaóra Kerek lapátjával komótosan Meri a másodperceket s kidobja, Gödör szélére hányja gondosan. Ha éjszaka vizelhetnékje támad Ivanovnak, s a klozettra kimegy, Orra bukik, s nem sejti, hogy a század Sötétlő sírja nyílt előtte meg. |
| Сморила Аннушку свинцовая усталость; Но и во сне она торопится, бежит, Бежит на ближний рынок, чтобы малость Деньжонок выручить – иначе не прожить! Ох, разлила – такая жалость! – масло На рельсы… скрежет, крик, и чья-то голова, Подскакивая, катится… Напрасны Теперь асе покаянные слова… | Annuska nénit végre ágyba dönti A fáradtság – most álmában szalad Piacra, feketézni, és kiönti A drága napraforgóolajat. Kerék visít, gurulnak jobbra-balra A szétválasztott törzsek és fejek… Annuska, tégy megint ikont a falra, – Tán bűneid levezekelheted! |
| Соседи спят. Лишь я чего-то мешкаю, На левый повернусь, на правый бок. Вот так и русская история: то решкой, То упадет орлом; однако все не впрок. Лишь пайка хлеба да бутылка водки – Вот наш удел и в прошлом, и сейчас… Лежу, тоскую и гадаю кротко: Неужто то же ждет и завтра нас? | Mindenki alszik. Hol hanyatt, hol hasra Fekve csak én nem nyugszom el soha, – Így fordul át hol írásra, hol sasra * Az orosz história garasa. Száz gramm kenyér vagy vodka – újraélem A háborús fejadag mámorát, S találgatom: kopott kanállal, vélem, Milyen levest merít az új világ. |
| В ночи холодной, серой, как помои, На дне немытого котла лежу; Унылый свет, что липнет жирным слоем К моим губам, задумчиво лижу. Вот и Нева, приблудная собака, Лакает воду луж у фонарей И с полным брюхом, потянувшись сладко, Ложится спать у запертых дверей. | Kihűlt, mosogatólészürke éjben Fekszem a dézsa síkos fenekén, – A zsíros fényt, mely rám tapad, megérem, Hogy kéjesen lenyalogatom én; Ahogy kóborkutyanyelvét kinyújtva Lámpasavót a Néva lefetyel, S ha jóllakott sovány kosztjával, újra A régi gazda lábához hever. |
| * A forradalom előtti pénzérméken a cári címersas volt a „fej”. |
(Baka István Sztyepan Pehotnij testamentuma – Завещание Степана Пехотного című kötetből)
